Текст ФИПИ: Паустовский, Левитан, соловьиное царство

Паустовский, художник слова, много и с любовью писавший о русской природе, конечно, чувствовал духовное родство с Левитаном. Соревнуясь с великим пейзажистом в тонкости чувств и красок, писатель создал рассказ, который может стать для современного читателя великолепной школой обогащения речи, специальным курсом по искусству эпитета и метафоры в описании.

Сказать о Паустовском «ставит проблему» или, тем более, «решает проблему» – значит упростить сплетение чувств и мыслей, которыми наполнен рассказ. Но это и требуется от ЕГЭ-сочинителя. Оправдать такое упрощение может только речевое богатство, замеченное и отмеченное в рассказе Паустовского и заимствованное из этого рассказа.

Читаем текст № 10. Сразу понятно, что преимущество у тех, кто имеет представление о творчестве Левитана.

Лучше всего Левитана можно понять и крепче всего полюбить в глубинах страны, столкнувшись лицом к лицу со всем, что было его поэзией.

Первая «встреча» с Левитаном произошла у меня в Третьяковской галерее.

Но сильно запомнилась ещё одна из многочисленных, если можно так сказать, «внутренних» встреч с художником. Этих встреч на самом деле не было, но часто возникало ощущение, что Левитан был только что здесь, что, конечно, только он мог показать нам те великолепные уголки страны, которые сияют в бледной синеве неба, молчат вместе с безветренными водами рек и озёр и откликаются эхом на крики кочующих птиц.

Эта встреча случилась в лесистой и пустынной стороне невдалеке от Москвы.

Места были глухие, почти бездорожные. Мне пришлось ехать в телеге и переправляться через лесные реки на паромах.

Кончалась весна. 3еленоватое ночное небо слабо светилось над серыми лесами. Воздух был пропитан холодноватым запахом мокрых доцветающих трав.

Я уснул в телеге. Проснулся я оттого, что телега, заскрипев, остановилась на песчаном спуске к реке и возница лениво закричал:

— Эй, Семён, давай перевоз!

— Ладно, ладно!— ответил из тумана хриплый голос. — Тоже торопыга нашёлся. Всех птах мне распугаешь. Невежа и есть невежа!

— Во беда! — шутливо сказал возница. — Хоть не езди через этот чёртов паром, через Птичий угол. Тут верно — соловьиное царство!

Мы помолчали. 3а рекой в чёрных ночных вершинах деревьев начинало светать.

Слабый и чистый свет зари появился в небе. Низко, над самым краем земли, висел прозрачный слабый месяц. «Вот — Левитан!» — почему-то подумал я, и у меня, как в молодости, заколотилось сердце.

Вокруг было очень тихо. Очевидно, перевозчик ещё не надумал перевозить нас. Только один раз он зевнул.

Внезапно в зарослях что-то осторожно звякнуло, будто колокольчик.

И тотчас высокая трель ударила по чёрной воде и рассыпалась среди зарослей кувшинок.

Соловей замолчал, прислушался, потом пустил по реке странные и смешные звуки, будто он полоскал себе горло ночной росой.  Соловьиный гром нарастал. 3аря открыла свои смутные дали. Тогда оказалось, что на востоке, за частоколом лесных вершин, лежит тихая и лучезарная страна, которой нет названия. (4б)И я снова, сам не понимая почему, подумал: «Левитановская заря…»

Потом мы переехали через реку и немного посидели около шалаша перевозчика. Он с гордостью показал мне своё последнее изобретение — круглую узкую яму, выложенную ветками лозы.

— Вот! — сказал перевозчик. — Последняя моя модель. У вас в Москве холодильники — и у меня холодильник. Ты засунь руку, попробуй. Мороз! Дочка мне молоко приносит. Оно тут не киснет нисколько. Вот она, дочка, глупышка отчаянная.

Я оглянулся и увидел маленькую спящую девочку на лежанке из досок. Она усмехалась во сне. Первый луч солнца, густой, как мазок оранжевого золота, упал на сухие ветки шалаша. (бО)Девочка вздохнула. И я подумал, что вся страна похожа на эту девочку — такая же льняная, сероглазая, застенчивая, жалостливая и весёлая. И снова я вспомнил о Левитане с благодарностью и грустью.

За рекой потянулся сосновый лес. Всё в нём было очень приветливо, даже самые скромные, самые обыкновенные замухрышки — липкие сыроежки и беленькие цветы земляники. Я снова подумал о Левитане, о том, что в родной земле всё хорошо, вплоть до этого слабенького лесного цветка. Если бы нам сказали, что больше мы никогда его не увидим, у многих людей сердце сжалось бы от боли…

(По К. Г. Паустовскому*) Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) — известный русский писатель, классик отечественной литературы.

_ _ _ _ _ _ _ _

1. Фоновые знания (если их нет у старшеклассников, возникают вопросы к программам по МХК)

Художник Левитан, прославивший «саму русскую природу с ее неизъяснимо тонким очарованием» (А. Бенуа), создал «пейзаж настроения»; не зря его причисляют к русским импрессионистам, а русский импрессионизм отличается акцентом на эмоциях незримо присутствующего художника. В картинах Левитана поражает «это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью» (И. Левитан). 

Имя художника сразу привлекает внимание читателя к темам искусства, человеческих чувств, любви к русской природе и, следовательно, к России. Метафора «его поэзия» говорит то ли  о красоте, прелести, очаровании картин, написанных Левитаном, то ли об отношении художника к русской природе; метафора соединяет искусство живописи с искусством слова и еще раз подчеркивает особенно эмоциональное, «поэтическое» отношение ко всему этому не только художника Левитана, но и писателя Паустовского. Правда, это слияние искусств впервые отметил не К. Паустовский, а другой великий русский художник, И. Грабарь: “Он самый большой поэт среди них [пейзажистов] и самый большой чародей настроения, он наделен наиболее музыкальной душой и наиболее острым чутьем русских мотивов в пейзаже». Как видим, у Грабаря в этом синкретичном единстве искусств упомянута и музыка; в рассказе К. Паустовского место музыки занимает соловьиное пение, послужившее поводом для центрального эпизода сюжета. Но сам Левитан, как мы видели, сводит разговор о «божественном нечто» к чувству любви.

Подобный переход мы видим и в рассказе Паустовского. Конечно, это Левитан научил русских людей (точнее, людей, имеющих возможность путешествовать, образованных и обеспеченных) восхищаться не только яркими красотами Италии  —  именно туда русские художники ездили изображать «Итальянский полдень», пышно цветущие окрестности Рима, гондольеров Венеции, виды Константинополя, Этну, сверкающее Средиземное море и нарядных итальянских крестьян с тучными коровами, отдыхающих в жару в тени исполинских дубов. Да и в Росси он сделал предметом любования и эстетического осмысления не золотой тяжелый зреющий колос, не могучие дубы или сосны, а все, что мы видим чуть выйдя за окраину небольшого старинного города, как «Плес», или за околицу обычной деревни, а то и в деревенском дворе, в обычных среднерусских полях, перелесках, на проселочных дорогах, теряющихся в поле… Все это как-то простовато и бледновато, трудно уловить какой-то определенный цвет, зато так насыщены чувством художника эти неяркие оттенки неба, такими они кажутся подвижными, переходящими из одного состояния в другое, так веет от одних печалью, от других радостью, от третьих покоем…

2. Зачин и концовка

Смысл текста структурирован очень четко, но в то же время неоднозначно, как в хорошем лирическом стихотворении. Обратим внимание на самые сильные позиции — зачин и концовку. В первом абзаце сложное пересечение «понять и полюбить» накладывается на «Левитан — поэзия», где тема единства искусств (обобщенно — представления и восприятия прекрасного) сливается в многозначном «его поэзия» с темой человеческих чувств, способности человека поэтизировать что угодно. 

В последнем абзаце чувства («сердце сжалось бы от боли») уже вполне конкретизированы, это любовь к родной земле: «в родной земле все хорошо», и любовь к прекрасному сосредоточена на «слабеньком лесном цветке»…

Такое обрамление, как цветное стекло, немного меняет смысловой «колорит» всего, что содержится в собственно нарративной части.

3. Повторы

Второй элемент структуры, бросающийся в глаза, — ряд лексических повторов («встреча — ещё одна из многочисленных  … «внутренних» встреч — этих встреч не было — эта встреча»), с помощью которого организован сюжет. Паустовский любовно «опевает» каждый повтор в этом ряду, чтобы читатель гарантированно заметил и понял:

• первая встреча — повествователь впервые увидел картины Левитана
• многочисленных, если можно так сказать, «внутренних» встреч с художником — повествователь вспоминает художника каждый раз, когда увидит в своем путешествии пейзаж, напоминающий о картинах Левитана; природа среднерусской равнины навсегда опоэтизирована в его восприятии благодаря картинам Левитана;
• но запомнилась одна из многочисленных, если можно так сказать, «внутренних» встреч … — читателя подводят к главному эпизоду рассказа
• Эта встреча случилась…— сюжетное ядро, основное событие рассказа.

Что в этой встрече такого, что делает ее главной?

Езда по отсутствующим российским дорогам на телеге? Автор зачем-то упомянул о ней, а детали важны в любом художественном тексте, особенно в таком малом жанре, как рассказ. Можно себе представить, что сказал бы об этом бездорожье современный читатель. Но наш повествователь уснул в дороге и  проснулся в темноте, его первое впечатление — разговор возницы с перевозчиком.

Разговор возницы с перевозчиком? Эти люди, простые мужики, явно не ходят в Третьяковскую галерею и тем более в консерваторию. Они сами чувствуют красоту соловьиного пения и, бросив свои дела, готовятся слушать почти как в концертном зале: один другого называет невежей, заподозрив, что тот может невежливо помешать пернатому певцу. Под соловьиную музыку писатель создает для нас картину, достойную кисти Левитана:

Соловьиный гром нарастал. 3аря открыла свои смутные дали. Тогда оказалось, что на востоке, за частоколом лесных вершин, лежит тихая и лучезарная страна, которой нет названия. И я снова, сам не понимая почему, подумал: «Левитановская заря…» 

Так искусство слова, живопись и музыка сливаются в нераздельное ощущение, с которым писатель не преминул соединить мысль о стране, не в географическом смысле, но все же… И, конечно, музыка в этом контексте свидетельствует о способности простого человека тонко чувствовать прекрасное в жизни, создает особенную атмосферу обостренного эстетического переживания и молчаливого взаимопонимания, можно сказать, любви к этим людям, этому соловью, этому лесу, этой реке, этому небу и рассвету…

Недаром Пушкин (устами безымянного персонажа «Каменного гостя») сказал:

Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает;
Но и любовь мелодия...

Потому что внутри описанной встречи с перевозчиком (вспомним образ паромщика в мировой копилке символов) и соловьями, как ядро в орехе, обнаружилась еще одна встреча:

Я оглянулся и увидел маленькую спящую девочку…

И тут мы не можем не вспомнить «Итальянский полдень» Карла Брюллова, с которым, как нам кажется, скрыто полемизирует К. Паустовский, противопоставляя эстетические позиции двух великих русских живописцев, представителей разных эпох, эстетических концепций, стилей…

Полдень и рассвет, знойная красота зрелой итальянки и трогательная прелесть еще не проснувшейся девочки, объективно прекрасное здоровое тело и прелесть, которую надо увидеть душой, которая «в глазах смотрящего»:

Первый луч солнца, густой, как мазок оранжевого золота, упал на сухие ветки шалаша. (бО)Девочка вздохнула. И я подумал, что вся страна похожа на эту девочку — такая же льняная, сероглазая, застенчивая, жалостливая и весёлая. И снова я вспомнил о Левитане с благодарностью и грустью.

Отметим, «мазок оранжевого золота» все же символизирует некую отмеченность этой девочки: ее любит и луч солнца и вся природа.

Так откликается тема страны, в которой любящий взгляд Левитана увидел трогательную детскость, наивность и застенчивость. А также еще не расцветшую, но уже просыпающуюся жизнь, что-то обещающую любящему взгляду.

Можно сказать, что писатель Паустовский и его читатель поняли Левитана и его поэзию (возвращаемся к зачину). Но надо предостеречь выпускников от попыток доказать, что живопись всегда надо понимать с помощью знакомства с «натурой», предметом изображения: как тогда понять «Последний день Помпеи»?

Что посоветовать сочинителю ЕГЭ?

Можно предельно упростить задачу, сформулировав проблему восприятия прекрасного. Одним людям нужен посыл искусства, подсказка извне, им надо показать: вот это прекрасно, этим надо любоваться. Так для нашего повествователя картины природы среднерусской равнины навсегда связаны с картинами Левитана. Трудно сказать, постигает он природу с помощью Левитана или, как сам говорит, понимает Левитана благодаря природным пейзажам. Историю искусства лучше, конечно, знать, и на выставки ходить, но судить о красоте в природе и о смысле произведений искусства лучше научиться самостоятельно.

В наше время доведенная до крайности зависимость от чужих суждений заставляет некоторых людей даже изменять свое лицо и тело в угоду кем-то высказанным вкусам.

Есть и такие, для кого эстетика и работа разделены непроходимой стеной, кто в упор не видит ничего красивого в повседневном, пока не уплатит большие деньги за экскурсию в дальнем путешествии.

А другие, как перевозчик у Паустовского, выйдя из дома, сами видят прекрасное в рассвете, закате, плывущих облаках, журчащем ручье, птичьем пении, играющих детях или животных. Кому живется радостнее и интереснее?

Можно, конечно, поставить задачу и посложнее, писать об отношении к родной стране, о видении образа России, но Паустовский не дал нам в рассказе отрицательного примера, придется использовать знания о роли Левитана в истории русского пейзажа, доказывать от противного.

Можно сопоставлять красоту каноническую, признанную, как на конкурсе красавиц, и красоту неяркую, внутреннюю, красоту любимого лица по принципу «не по хорошу мил, а по милу хорош», но и тут отрицательные примеры у Паустовского в подтексте.

Все эти повороты темы в экзаменационном сочинении достаточно рискованны.

Впрочем, именно этот рассказ уже едва ли будет использован на экзаменах. А поучиться на его примере в любом случае полезно.